Ее худший кошмар - Страница 64

Амарок вздохнул.

— Один глаз был. Второй отсутствовал. Спроси у доктора Уилсон, не вырезал ли убийца второй глаз ножом?

— По ее словам, вряд ли. Поверхностных травм нет. Никаких повреждений затылочной кости.

— Тогда как он достал глаз?

— Скорее всего, пальцами, — ответил Фил. — По ее словам, это сделать несложно. И в этом что-то есть, потому что убийца втер ей в волосы такое количество крови… Черт, я сейчас блевану.

Последнюю фразу Амарок пропустил мимо ушей.

— Отчего она считает, что вся эта кровь в волосах не случайна?

— А это так?

— Спроси у нее, Фил.

— Одну минутку.

— Ну, так что? — напомнил о себе Амарок спустя минуту, теряя терпение.

— Она слишком однородно распределена по голове, — наконец прозвучал ответ.

При мысли о том, что убийца вырвал один глаз Лоррейн, а затем ее же кровью намазал ей волосы, Амароку самому едва не стало дурно.

— Мерзкий ублюдок.

— Скажи мне лучше, какие у тебя соображения по его поводу.

— Пока никаких, — ответил Амарок. — Поэтому мне и нужна любая помощь. Передай доктору Уилсон, если она заметит что-то еще, любую мелочь, пусть тотчас же свяжется со мной. Договорились?

— Да.

Амарок отключил рацию, застегнул куртку и шагнул на мороз.

* * *

Эвелин никогда бы не поместила Энтони Гарзу вместе с остальными заключенными. У нее еще даже не было возможности оценить его состояние. Доставившие его конвоиры предупредили ее о том, как трудно иметь с ним дело. За доказательствами не нужно было ходить далеко: Гарза боднул одного из конвоиров и сломал ему нос, не говоря уже о том, что угрожал ей самой. Помещать такого вместе с другими — значит идти на риск.

Эвелин нервно расхаживала по кабинету, ожидая, когда помощник Ферриса принесет ей копию приказа, из которого следовало, что такое распоряжение отдала именно она. Было интересно взглянуть на собственную подпись, проверить дату и время подписания документа, попытаться угадать, кто мог это сделать, потому что она сама такого распоряжения не отдавала. Да, в последнее время она была взвинчена и задергана, но не настолько, чтобы поместить опасного преступника в простую камеру. Как будто она не отдавала себе отчет в том, каковы могут быть последствия такого решения.

— Доктор Тэлбот? Дид передала мне для вас вот это.

В кабинет с приказом в руке снова шагнула Пенни. Эвелин встретила ее на середине комнаты.

— Спасибо.

Но Пенни, похоже, не собиралась уходить. Не иначе как хотела дождаться ее реакции. Впервые за все время их совместной работы Пенни как будто засомневалась в ней. Эвелин старалась не принимать этого близко к сердцу. Увы, ее нервы были на взводе, так что даже малейшее сомнение воспринималось ею как предательство.

— Это не моя подпись, — сказала она. Это было видно с первого взгляда. С одной стороны, сходство, несомненно, присутствовало, чтобы надзиратель выполнил приказ, но имелись и существенные различия.

— Ты ведь можешь сказать, что это не моя подпись? — Эвелин поднесла листок к лицу Пенни, чтобы та убедилась своими глазами. Наклон отсутствовал. Буква Э была не тех размеров.

Пенни посмотрела на свои ногти.

— Если присмотреться, то видно, что это не ваша обычная подпись. Но… — Она на секунду умолкла. — …Вдруг вы торопились?

Эвелин выхватила у нее лист.

— Ты серьезно? Ты видела мою подпись сотни раз! Как ты можешь такое говорить!

Помощница потерла одним ботинком о другой.

— Я говорю то, что вижу.

Эвелин переключила внимание на дату и время: 15 января, 4.43 пополудни — сразу после ее встречи с Хьюго. К сожалению, когда этот приказ был подписан, она все еще находилась на работе. Но голова ее была занята отнюдь не другими заключенными. Из того, что она помнила, она могла сказать лишь то, что она пыталась собрать в кулак нервы, выйти за двери тюрьмы и сесть в свою машину. Она не принимала никаких решений относительно условий содержания заключенных. В следующий миг другой, басистый мужской голос заставил ее поднять голову.

— Я только что столкнулся с Дид, когда она выходила от Ферриса. Мне показалось, что она чем-то расстроена и куда-то торопится. Что происходит?

В кои веки Эвелин была рада видеть Фицпатрика. Вдруг он поможет ей разгадать эту загадку?

— Кто-то подделал мою подпись на листе с приказом, — сказала она.

— С какой стати кому-то понадобилось это делать? — Фицпатрик посмотрел на Пенни, возможно, потому, что та была единственным посторонним лицом в комнате. Пенни тотчас отшатнулась и прижала к груди ладони.

— Это не я!

— Ума не приложу, кто это может быть! — сказала Эвелин. — Но это точно не моя подпись. — Она поднесла листок к его лицу.

Бегая глазами по строчкам, Фицпатрик про себя прочел приказ.

— Это о переводе… Энтони Гарзы?

— Именно.

Фицпатрик посмотрел на нее.

— С какой стати тебе было переводить Гарзу в общую камеру, если ты знаешь, чем это чревато!

— А я и не переводила. В том-то все и дело!

Фицпатрик выпустил листок, и тот упал на ее стол.

— Мне хотелось бы в это верить, Эвелин. Но я никогда не думал, что ты обойдешь нашу обычную процедуру, чтобы перевести к нам Гарзу.

Эвелин помассировала виски — похоже, надвигалась мигрень. Фицпатрик явно не намерен простить ей то, что она не стала спрашивать его согласия, хотя с ее стороны это было лишь предложение. По крайней мере что касается ее самой. Она бы никогда по собственной воле не отказалась от права самой выбирать себе пациентов. Именно ради этого она и построила Ганноверский дом — с тем чтобы получить свободу для научных исследований, и Фицпатрик прекрасно это знал. Она лишь потому соглашалась с придуманными им правилами, чтобы он чувствовал себя хозяином положения. В тот вечер, когда он поцеловал ее, а она его оттолкнула, он обвинил ее в том, будто она нарочно заигрывала с ним, чтобы заручиться его поддержкой в осуществлении ее профессиональных стремлений и планов. Эвелин тогда испугалась, что Фицпатрик уволится и уедет, как это сделал Мартин. Ей хотелось надеяться, что этот небольшой сбой в их отношениях со временем уладится, и она прилагала все усилия к тому, чтобы работа приносила ему удовлетворение — так же, как и ей самой.